Несколько эпизодов из жизни людей и демонов - Оксана Станишевская

Виктор смотрит на меня. Я знаю, что прекрасна, и мне не нужно зеркало, чтобы удостовериться в своём великолепии: я вижу своё отражение на дне его расширившихся зрачков. Он что-то произносит – беззвучно, одними губами, я не могу разобрать ни единого слова. Его правая рука, подрагивая, неуверенно тянется в мою сторону. Он решился!

Теперь уже я мечтательно закрываю глаза, дожидаясь, пока он сожмёт меня в объятиях. Пока его уста жадно прильнут к моим. Пока…

…Резкий удар по щеке наотмашь заставляет меня отлететь назад; но, шатаясь, я кое-как умудряюсь сохранить равновесие. Ошалело таращу глаза. Хватаю ртом воздух. Что происходит?!!! Когда он успел подкрасться? Как он осмелился бить женщину по лицу?!

Виктор стоит на прежнем месте. Такое же белое привидение в ночной рубашке, каким была и я, пока не разделась. Его правая рука, направленная в мою сторону, снова прочерчивает воздух крестным знамением. Он продолжает твердить слова, и теперь я уже могу их расслышать.

– Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…

Его голос обретает силу. Я получаю новый хлёсткий удар по лицу, словно от невидимой огненной плети, хотя Виктор не коснулся меня и пальцем. От боли и неожиданности лечу на землю, неловко взмахивая руками. Оказываюсь на полу, на четвереньках, в самой жалкой позе, какую только можно вообразить. Инстинктивно пригибаю голову, словно это поможет защитить лицо. А новый удар уже обрушивается мне на спину…

…Et ne nos inducas in tentationem; sed libera nos a malo!…

«И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».

Удары уже сыплются градом со всех сторон, от каждого произнесённого им слова – по спине, груди, голове. Кажется, вся моя кожа исполосована розовыми горящими следами-ожогами. Да что же это делается, а? В панике пячусь на четвереньках к входу. Что на него накатило? Ведь всё так хорошо начиналось! В какой-то момент осознаю, что моё отступление до крайности унизительно, и, воспользовавшись краткой паузой, преодолевая боль, поднимаюсь на ноги. На один миг наши взгляды встречаются. Мы прожигаем друг друга насквозь, до самых потаённых глубин. Я знаю: он уже почувствовал власть надо мной – ту самую власть, которую я столь опрометчиво пообещала ему совсем недавно. Да, но я никак не ожидала, что он использует её именно таким образом…

– Pater noster, qui es in caelis…

Преследуемая невидимыми плетьми, выскакиваю в коридор. Не разбирая дороги, сворачивая всё на своём пути, мчусь к дверям. Прочь, прочь отсюда!

В коридоре поскальзываюсь, хватаюсь за какую-то тряпку и вместе с ней, с грохотом и, кажется, собственными воплями, вылетаю на крыльцо. Дверь торжествующе захлопывается, отрезая меня от мирка, в котором укрылся Виктор. Теперь меж нами ещё большая преграда, чем была час назад.

…И что теперь? Кое-как усаживаюсь на земле. Локти в ссадинах. Ноги в грязи. Каждое движение отдаётся болью. К счастью, ночь ещё в разгаре, улица совершенно пуста, и нет свидетелей моего позора. Крупная тяжёлая капля смачно шлёпается мне на макушку. Почти сразу – вторая, на нос. И вот уже бессчётное множество капель, сливающихся в отвесные струи, обрушивается на меня и всё окружающее пространство. Земля мгновенно превращается в липкое склизкое месиво. Внешний холод пробирает до костей, а навстречу ему, из глубин тела, поднимается ещё более жестокий озноб. Вся моя немногочисленная одежда осталась в доме, и нет никакой надежды заполучить её обратно. Под руку попадается какая-то тряпка. Ах, да, я ухватилась за неё, когда чуть не упала в коридоре. Похоже на плащ… По крайней мере, её можно как-то на себя намотать…».

Сгорбленная бесформенная фигура бредёт по тёмной улице, сквозь ливень. Струйки воды стекают с её длинных волос, слипшихся сосульками, со складок неопределённого одеяния, пробегают по босым ногам и смешиваются с жидкой грязью, покрывающей дорогу.

Эпизод 11. «Последнее слово»

Лихорадка растянулась на четыре или пять дней. Я потеряла им счёт.

Плохо помню, как добралась в ту ночь до дома. Долго стучала кулаком в дверь – монотонно, размеренно, как молотобоец в кузне. Пока не открыли. Вокруг всколыхнулась суета, женщины причитали, отец что-то бубнил. Смутно припоминаю, как мне мыли ноги в тазике, укладывали в постель, совали под нос кружку с горячим питьём…

Мне было уже всё равно, что со мной вытворяют и что происходит вокруг.

Жизнь потеряла смысл.

Большую часть времени я так и валялась в постели, под кучей одеял. Прогулка под дождём не прошла даром. Тело, пылавшее снаружи, содрогалось от внутреннего холода. Полагаю, у меня был жар с ознобом.

Приходил доктор: солидный благообразный господин лет пятидесяти. Заглядывал мне в горло, оттягивал веки, прослушивал дыхание через деревянную трубочку. Прописал какой-то гадостный отвар, трижды в день. Я добросовестно глотала лекарство, от которого дико тошнило. Но и это уже было мне безразлично.

Вместе с болью и тошнотой в мозгу билась одна и та же мысль: я ничтожество.

Бездарность. Ничтожество. Жалкая никчёмная тварь. Коль скоро я не способна вызвать в человеческом сердце не то, что любовь, а даже элементарную симпатию, то и не заслуживаю участи лучшей, чем имею. Всё, что я получила – это лишь самое естественное развитие событий. Я не пригодна ни для чего иного, кроме бессмысленных бесконечных страданий.

Всё чаще в доме звучало вычурное слово: экзорцизм. Его произносили многозначительным шёпотом, с придыханием, с трагическим выражением лица, и сопровождали косыми взглядами в мою сторону.

Экзорцизм – от греческого «exorcio» – «обязывать клятвой», «заклинать». Как будто я не понимаю, кого именно и какой конкретно «клятвой» собираются «обязать»! Что ж, это будет закономерный итог моих злоключений. История моих бедствий получит единственно верное окончание.

Давайте уж, что ли, экзорцируйте побыстрее. Туда мне и дорога. Как он сказал? «Убирайся ко всем чертям…». Нет, не так. Он сказал: «Возвращайся в преисподнюю».

Я жажду получить справедливое возмездие за мою полную несостоятельность. Я заслуживаю самого сурового наказания. Я не имею права даже зваться демоном. Позор воздушного племени! Только смерть избавит меня от страданий. Но, кажется, я бессмертна? Или уже нет? Впрочем, какая разница… Люди склонны считать, что после смерти у них всё кончится – а оно только начинается. Я полагала, что у меня всё только начинается – а оно взяло и разом закончилось. Мир вывернулся наизнанку… Какая разница…

Сегодня утром приходил Виктор. Якобы, обеспокоенный состоянием Марии. Ещё бы – одна из самых пунктуальных его прихожанок уже неделю не показывалась в церкви! А памятуя о том, что у неё в последнее время отмечалось некоторое расстройство здоровья, он испытывал вполне естественную тревогу: не случилось ли чего? Не требуется ли помощь? Вот и зашёл узнать.

Родители встретили его суетливым оживлением.

– Проходите, отец Виктор, располагайтесь… Мари – ничего, только простыла, у неё жар, пятый день в постели…

Отец нервно поджимает губы, но они всё равно дрожат. В глазах у матери стоят сдерживаемые из последних сил слёзы. Они плещутся, как два озера, готовые перелиться через края берегов…

– Убегала из дома… Как – непонятно, через окно, что ли? Все двери были заперты изнутри… Явилась среди ночи, колотила в дверь, перебудила весь дом… Вся мокрая до нитки, насквозь, на улице – ливень… Ничего не слышит, не соображает, как опоённая чем… Ничего не говорит, молчит, и лицо такое… застывшее…. Словно неживая уже… С тех пор вот и с постели не встаёт… Горячка началась… Доктор Жирандоль подозревает пневмонию…

Мать уже рыдает, отвернувшись к стене, закрывая лицо платком. Отец не знает, к кому броситься – к ней или к дорогому гостю. Однако, Агнесса находит в себе силы собраться с духом и продолжить:

– И Вы знаете, отец Виктор… Когда она пришла… На ней из одежды была только какая-то накидка… чужая… А под ней, – голос матери падает до шёпота, – она была голая… совершенно!

– Я знаю, – ЕГО голос звучит, словно гром среди ясного неба. От неожиданности я едва не свалилась с потолка. Оказывается, во мне на минуту пробудилось прежнее любопытство, и я, покинув бесполезное ныне тело, просочилась в комнату этажом ниже, чтобы подслушать разговор.

И тут – нате вам! Неужели он совсем ничего не собирается скрывать? Любой порядочный мужчина на его месте умолчал бы об этом сомнительном эпизоде. Ведь это бросает тень не только на честь дамы (какая уж тут честь, если голая является посреди ночи!), но и на его собственную репутацию. А он, как-никак, священник! Что о нём подумают в приличном обществе?

– Она приходила ко мне, – твёрдо продолжает Виктор.

Родители оба, кажется, на грани обморока. Что-то им сейчас рисует воображение?